— Но если кто-нибудь из тебе принадлежащих убил себя, не спросившись
предварительно, угодна ли его смерть тебе, ты бы, верно, разгневался и
наказал бы его, будь это в твоей власти?
— Непременно! — воскликнул Кебет.
—А тогда, пожалуй, совсем не бессмысленно, чтобы человек не лишал
себя жизни, пока бог каким-нибудь образом его к этому не принудит, вроде
как, например, — сегодня — меня".
Платон осуждает не самоубийство вообще, а лишь тех, кто убил себя "от
малодушия и праздности". Что ж, с этим, наверное, можно согласиться. Хотя
имеют ли право оставшиеся в живых решать, достойными или недостойными были
мотивы самоубийцы?
Если рациональность Платона все же апеллирует к религиозному сознанию и
основана на аксиоме, утверждающей, что человек — раб божий и потому не
имеет права произвольно уходить из жизни, то Аристотель больше подчеркивает
антиобщественность этого деяния. Оно является актом безответственным и
преступлением против государства, ибо загрязняет город и ослабляет
общество, лишая его полезного гражданина. Самоубийство "заманивает людей
двумя приманками — легкостью и честью", но на самом деле есть трусость и
дезертирство, так как убивающий себя подобен солдату, который бросил свой
пост.
Резоны Аристотеля не столь убедительны для нас — конечно, за исключением
тех из нас, кому нравится воображать себя солдатом на посту.
Философия Средневековья.
Неприятный факт: христианство повело страстную, непримиримую борьбу с
самоубийцами, продолжающуюся и поныне, не столько из высших соображений,
сколько из меркантилизма, выполняя заказ земных властей. Все имеет свою
цену, в том числе и возможность спасти миллионы душ, которую христианство
получило с обретением статуса государственной религии.
Не секрет, что в первые века своего существования гонимая религия
относилась к мученичеству, то есть альтруистическому самоубийству во имя
веры, с благоговением. Христианство не смогло бы добиться такого авторитета
без страстотерпцев, добровольно шедших на крест или на арену цирка, в пасть
голодным хищникам. Однако государству и государственной религии мученики ни
к чему — никогда не знаешь, чего от них ожидать, и примерно с V века
отношение церкви к добровольной смерти во имя веры начинает меняться.
Утвердив принцип "кесарю кесарево", церковь расширила трактовку принципа
"Богу Богово": бессмертная душа принадлежит Всевышнему, и только Он волен
ей распоряжаться.
Искоренение беса самоубийства проводилось с трудно вообразимой для наших
времен обстоятельной неторопливостью, растянувшись на столетия. Первая
атака была предпринята еще на закате Западной империи, на Арльском соборе
452 года, где суицид впервые был объявлен преступлением, а те, кто его
совершают, — "объятыми диавольским безумством". В 533 году Орлеанский
собор, следуя пожеланию судебных властей, отказал в христианском погребении
самоубийцам из числа осужденных преступников, ибо, совершив самосуд, они
обманывают закон, уходят от положенного наказания. Следующий шаг был
предпринят на Бражском соборе 563 года, введшем карательные санкции против
всех самоубийц: им отказали в церковном отпевании и погребении. Толедский
собор 693 года отлучил от церкви не только самоубийц, но и тех, кто,
попытавшись покончить с собой, остался жив.
Христианская церковь относилась к самоубийству гораздо непримиримее, чем
к убийству. Эта явная несправедливость аргументировалась тем, что убийца
еще может раскаяться в своем злодеянии, а самоубийца такой возможности
лишен. На самом же деле снисходительность к первому из смертных грехов
объяснялась все теми же государственными интересами: и светской, и
церковной власти было не обойтись без собственных убийц, состоявших у них
на службе.
Каждая из ужесточающих мер, вводимых церковью против самоубийц,
немедленно сопровождалась еще более строгими актами светской власти.
Рьяность властей имела кроме религиозной и финансовую подоплеку: еще в
законах Людовика Святого (XIII век) самоубийцу предписывалось не только
подвергать посмертному суду, но и лишать имущества, переходящего к барону.
С централизацией власти наследователем самоубийц стала корона.
Таким образом христианская церковь сформировала безоговорочно негативное
отношение к суициду лишь через 500—600 лет после своего возникновения.
При отсутствии канонических обоснований отцам церкви, участникам
антисуицидных церковных соборов V— VII веков, было не так-то просто
доказать тезис о недопустимости самоубийства. Положение усугублялось тем,
что сам Иисус принял смерть добровольно, то есть фактически закончил свое
земное существование самоубийством. Примеру Агнца последовали сотни и
тысячи христианских мучеников. Одни безропотно и даже с радостью
предавались в руки палачей, другие убивали себя сами и именно за это были
причислены христианской церковью к лику святых.
Ранние вероучители Тертуллиан (II век) и святой Иероним (IV век)
восхваляют верность Дидоны, предпочетшей самосожжение повторному браку. У
Евсевия Кесарийского (III век) описано тройное самоубийство антиохийской
христианки Домнины и двух ее дочерей, которые, спасаясь от разнузданной
диоклетиановой солдатни, бросились в реку "и погибли незапятнанными среди
волн".
В IV—V веках появились христианские фанатики-донатисты (последователи
карфагенского епископа Доната), которые так неистово жаждали мученичества
во имя веры, что церковь в конце концов объявила их еретиками. Донатисты
убивали себя по поводу и без повода, создав своеобразный культ
самоубийства. Донатисты верили в то, что человек может достичь святости
усилием воли, однако правящая церковь усмотрела в этой установке грех
гордыни.
Святой Августин, первым из отцов церкви обрушившийся на суицид,
утверждал, что спасение идет только от Бога, а самоубийство, даже
совершенное во имя веры, — "мерзкий грех, заслуживающий проклятия, худший
из грехов, ибо в нем нет возможности раскаяться". Диспуты с адептами
донатизма в конце концов сменились репрессивными мерами. Именно тогда в
христианском мире утвердился принцип "веры насильно", вознесший церковный
институт к вершинам земной власти, но подорвавший самую основу
христианства.
Поскольку сослаться на установления Библии Августин не мог, он главным
образом оперировал аргументами, почерпнутыми из сочинений Платона, дополнив
их суждением о том, что убить себя — означает убить образ Божий. И все же у
Августина еще нет полного запрета самоубийства. Для оправдания христианских
мучеников, лишивших себя жизни во имя веры, вероучитель ввел категорию
самоубийства, внушенного свыше, то есть совершенного по велению Господа
(таков, например, случай Самсона).
Однако для позднейших вероучителей допущение Августина оказалось слишком
либеральным. Святой Бруно (XI век) отказал самоубийцам в мученическом
венце, назвав их "страстотерпцами во имя Сатаны", а окончательно
обвинительное заключение в их адрес было сформулировано Фомой Аквинским
(XIII век). В "Сумме теологии" Аквинат объявляет самоубийство трижды
смертным грехом: против Господа, дарующего жизнь; против общественного
закона; против человеческого естества — инстинкта самосохранения,
заложенного в каждом живом существе. "Всему сущему свойственно любить себя
и продлевать свое бытие; самоубийство противно и природным устремлениям, и
тому милосердию, с коим человек должен к себе относиться".
Разрешил святой Фома и два давних вопроса, с которыми не справился
Августин: может ли христианка прибегнуть к самоубийству, если ей угрожает
изнасилование? И еще: допустимо ли самоистребление ради веры — путь,
который избрали многие раннехристианские мученики? "Не позволено женщине
убивать себя ради того, чтобы избежать осквернения, — пишет автор "Суммы".
— Ибо никто не вправе избегать малого греха, прибегнув к греху большому. А
на женщине, подвергшейся насилию, и вовсе греха нет, если над ней
надругались без ее согласия. Как сказано у святого Луки: "Не осквернится
тело без соизволения души". Да и всякому очевидно, что грех прелюбодеяния
либо супружеской неверности несравним по тяжести с грехом убийства и тем
более самоубийства". К самоубийцам во имя Господа Фома Аквинский суров:
"...Некоторые убивают себя, полагая, что поступают мужественно, как это
сделал Разис; но сие не доблесть и не проявление истинной силы. Так
поступает душа слабая, не способная вынести страдания".
Философия Нового времени.
С приходом Ренессанса и зарождением концепции гуманизма варварство
стало уходить в прошлое. Нравы смягчались, нетерпимость постепенно выходила
из моды, а жестокость и суеверие из похвальных качеств перешли в разряд
постыдных. Европа вступала в новые времена.
Впервые о естественных правах человека — на жизнь, на справедливый суд,
на собственность — заговорили в Англии и поначалу только применительно к
баронам ("Великая хартия вольностей", XIII век). К началу Нового времени
идея о том, что у государя есть не только права, но и обязанности, а у
подданных не только обязанности, но и права, распространилась по всей
северной Европе. Этот поистине революционный переворот в умах, вознесший
индивида и тем самым неминуемо приспустивший с недосягаемой высоты и
кесаря, и Бога, свершился благодаря мыслителям и сочинителям: Томасу Мору,
Эразму Роттердамскому, Мартину Лютеру, Шекспиру, Спинозе, Декарту, Гоббсу,
Сервантесу, которые каждый на свой лад учили человека тому, что он достоин
уважения.
Это не замедлило сказаться на отношении общества к суициду. Первым
защитником самоубийц был Монтень, оправдывавший "благородное самоубийство"
и восхищавшийся доблестными женщинами античности, жертвовавшими жизнью во
имя долга или любви. В следующем столетии пространную и эмоциональную
апологию суицида написал Джон Донн, однако опубликовать свой "Биатанатос"
позволил лишь посмертно — очевидно, боялся потерять хорошее место диакона в
лондонском соборе Святого Павла. Дэвид Юм, вознамерившийся "вернуть
человеку его утраченную свободу", издал свой труд "О самоубийстве" (1777)
через двадцать лет после того, как этот трактат был написан. Почти сразу же
книга попала в список запрещенных изданий, но в конце XVIII века это было
уже явным анахронизмом — эпоха безоговорочного осуждения суицида подходила
к концу.
Первые симптомы послабления проявлялись и раньше. Чрезмерная суровость
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9
