постоянно стремится преодолеть себя, стать другим.
Однако мало сказать, что человеку свойственно страдать и быть
недовольным. Человек сверх того еще знает, что он страдает, и недоволен
собой, он не приемлет своего страдательного положения. Его недовольство и
страдания удваиваются: к самим страданиям и недовольству добавляется
сознание того, что это плохо. Человек не просто стремится стать другим,
устранить все, что порождает страдания и чувство недовольства; он стремится
стать свободным от страданий. Человек не просто живет, он хочет еще, чтобы
его жизнь имела смысл.
Осуществление своих желаний люди связывают с цивилизацией, изменением
внешних форм жизни, природной и социальной среды. Предполагается, что
человек может освободиться от страдательного положения с помощью науки,
искусств, роста экономики, развития техники, создания уютного быта и т. д.
Такой ход мыслей, по преимуществу свойственный привилегированным и
образованным слоям общества, заимствовал Л. Н. Толстой и руководствовался
им в течение первой половины своей сознательной жизни. Однако как раз
личный опыт и наблюдения над людьми своего круга убедили его в том, что
этот путь является ложным. Чем выше поднимается человек в своих мирских
занятиях и увлечениях, чем несметней богатства, глубже познания, тем
сильнее душевное беспокойство, недовольство и страдания, от которых он в
этих своих занятиях хотел освободиться. Можно подумать, что если активность
и прогресс умножают страдания, то бездеятельность будет способствовать их
уменьшению. Такое предположение неверно. Причиной страданий является не сам
по себе прогресс, а ожидания, которые с ним связываются, та совершенно
неоправданная надежда, будто увеличением скорости поездов, повышением
урожайности полей можно добиться чего-то еще сверх того, что человек будет
быстрее передвигаться и лучше питаться. С этой точки зрения нет большой
разницы, делается ли акцент на активность и прогресс или бездеятельность.
Ошибочной является сама установка придать человеческой жизни смысл путем
изменения ее внешних форм. Эта установка исходит из убеждения, что
внутренний человек зависит от внешнего, что состояние души и сознания
человека является следствием его положения в мире и среди людей. Но если бы
это было так, то между ними с самого начала не возникло бы конфликта.
Словом, материальный и культурный прогресс означают то, что они
означают: материальный и культурный прогресс. Они не затрагивают страданий
души. Безусловное доказательство этого Толстой усматривает в том, что
прогресс обессмысливается, если рассматривать его в перспективе смерти
человека. К чему деньги, власть и т. п., к чему вообще стараться, чего-то
добиваться, если все неизбежно оканчивается смертью и забвением. “Можно
жить только, покуда пьян жизнью; а как протрезвишься, то нельзя не видеть,
что все это – только обман, и глупый обман!”. Трагизм человеческого бытия,
по мнению Толстого, хорошо передает восточная (древнеиндийская) басня про
путника, застигнутого в степи разъяренным зверем. “Спасаясь от зверя,
путник вскакивает в безводный колодезь, но на дне колодца видит дракона,
разинувшего пасть, чтобы пожрать его. И несчастный, не смея вылезть, чтобы
не погибнуть от разъяренного зверя, не смея и спрыгнуть на дно колодца,
чтобы не быть пожранным драконом, ухватывается за ветки растущего в
расщелинах колодца дикого куста и держится на нем. Руки его ослабевают, и
он чувствует, что скоро должен будет отдаться погибели, с обеих сторон
ждущей его, но он все держится, и пока он держится, он оглядывается и
видит, что две мыши, одна черная, другая белая, равномерно обходя стволину
куста, на котором он висит, подтачивают ее. Вот-вот сам собой обломится и
оборвется куст, и он упадет в пасть дракону. Путник видит это и знает, что
он неминуемо погибнет; но пока он висит, он ищет вокруг себя и находит на
листьях куста капли меда, достает их языком и лижет их”. Белая и черная
мышь, день и ночь, неминуемо ведут человека к смерти – и не вообще
человека, а каждого из нас, и не где-то и когда-то, а здесь и теперь, “и
это не басня, а это истинная, неоспоримая и всякому понятная правда”. И
ничто от этого не спасет – ни огромные богатства, ни изысканный вкус, ни
обширные знания.
Вывод о бессмысленности жизни, к которому как будто бы подводит опыт и
который подтверждается философской мудростью, является с точки зрения
Толстого явно противоречивым логически, чтобы можно было с ним согласиться.
Как может разум обосновать бессмысленность жизни, если он сам является
порождением жизни? У него нет оснований для такого обоснования. Поэтому в
самом утверждении, о бессмысленности жизни содержится его собственное
опровержение: человек, который пришел к такому выводу, должен был бы прежде
всего свести свои собственные счеты с жизнью, и тогда он не мог бы
рассуждать о ее бессмысленности, если же он рассуждает о бессмысленности
жизни и тем самым продолжает жить жизнью, которая хуже смерти, значит, в
действительности она не такая бессмысленная и плохая, как об этом
говорится. Далее, вывод о бессмысленности жизни означает, что человек
способен ставить цели, которые не может осуществить, и формулировать
вопросы, на которые не может ответить. Но разве эти цели и вопросы ставятся
не тем же самым человеком? И если у него нет сил реализовать их, то откуда
у него взялись силы поставить их? Не менее убедительно возражение Толстого:
если жизнь бессмысленна, то как же жили и живут миллионы и миллионы людей,
все человечество? И раз они живут, радуются жизни и продолжают жить,
значит, они находят в ней какой-то важный смысл? Какой?
Не удовлетворенный отрицательным решением вопроса о смысле жизни, Л. Н.
Толстой обратился к духовному опыту простых людей, живущих собственным
трудом, опыту народа.
Простые люди хорошо знакомы с вопросом о смысле жизни, в котором для них
нет никакой трудности, никакой загадки. Они знают, что надо жить по закону
божьему и жить так, чтобы не погубить свою душу. Они знают о своем
материальном ничтожестве, но оно их не пугает, ибо остается душа, связанная
с Богом. Малообразованность этих людей, отсутствие у них философских и
научных познаний не препятствует пониманию истины жизни, скорее наоборот,
помогает. Странным образом оказалось, что невежественные, полные
предрассудков крестьяне сознают всю глубину вопроса о смысле жизни, они
понимают, что их спрашивают о вечном, неумирающем значении их жизни и о
том, не боятся ли они предстоящей смерти.
Вслушиваясь в слова простых людей, вглядываясь в их жизнь, Толстой
пришел к заключению, что их устами глаголет истина. Они поняли вопрос о
смысле жизни глубже, точнее, чем все величайшие мыслители и философы.
Вопрос о смысле жизни есть вопрос о соотношении конечного и бесконечного
в ней, то есть о том, имеет ли конечная жизнь вечное, неуничтожимое
значение и если да, то в чем оно состоит? Есть ли в ней что-либо
бессмертное? Если бы конечная жизнь человека заключала свой смысл в себе,
то не было бы самого этого вопроса. “Для решения этого вопроса одинаково
недостаточно приравнивать конечное к конечному и бесконечное к
бесконечному”, надо выявить отношение одного к другому. Следовательно,
вопрос о смысле жизни шире охвата логического знания, он требует выхода за
рамки той области, которая подвластна разуму. “Нельзя было искать в
разумном знании ответа на мой вопрос”, – пишет Толстой. Приходилось
признать, что “у всего живущего человечества есть еще какое-то другое
знание, неразумное – вера, дающая возможность жить”.
Наблюдения над жизненным опытом простых людей, которым свойственно
осмысленное отношение к собственной жизни при ясном понимании ее
ничтожности, и правильно понятая логика самого вопроса о смысле жизни
подводят Толстого к одному и тому же выводу о том, что вопрос о смысле
жизни есть вопрос веры, а не знания. В философии Толстого понятие веры
имеет особое содержание, не совпадающее с традиционным. Это – не
осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом. “Вера есть сознание
человеком такого своего положения в мире, которое обязывает его к известным
поступкам”. “Вера есть знание смысла человеческой жизни, вследствие
которого человек не уничтожает себя, а живет. Вера есть сила жизни”. Из
этих определений становится понятным, что для Толстого жизнь, имеющая
смысл, и жизнь, основанная на вере, есть одно и то же.
Понятие веры в толстовском понимании совершенно не связано с
непостижимыми тайнами, неправдоподобно чудесными, превращениями и иными
предрассудками. Более того, оно вовсе не означает, будто человеческое
познание имеет какой-либо иной инструментарий, помимо разума, основанного
на опыте и подчиненного строгим законам логики. Характеризуя особенность
знания веры, Толстой пишет: “Я не буду искать объяснения всего. Я знаю, что
объяснение всего должно скрываться, как начало всего, в бесконечности. Но я
хочу понять так, чтобы быть приведенным к неизбежно-необъяснимому, я хочу,
чтобы все то, что необъяснимо, было таково не потому, что требования моего
ума неправильны (они правильны, и вне их я ничего понять не могу), но
потому, что я вижу пределы своего ума. Я хочу понять так, чтобы всякое
необъяснимое положение представлялось мне как необходимость разума же, а не
как обязательство поверить”. Толстой не признавал бездоказательного знания.
Он не принимал ничего на веру, кроме самой веры. Вера как сила жизни
выходит за пределы компетенции разума. В этом смысле понятие веры есть
проявление честности разума, который не хочет брать на себя больше того,
что может.
Из такого понимания веры вытекает, что за вопросом о смысле жизни скрыто
сомнение и смятение. Смысл жизни становится вопросом тогда, когда жизнь
лишается смысла. “Я понял, – пишет Толстой, – что для того, чтобы понять
смысл жизни, надо прежде всего, чтобы жизнь была не бессмысленна и зла, а
потом уже – разум для того, чтобы понять ее”. Растерянное вопрошание о том,
ради чего жить, – верный признак того, что жизнь является неправильной. Из
произведений написанных Толстым вытекает один-единственный вывод: смысл
жизни не может заключаться в том, что умирает вместе со смертью человека.
Это значит: он не может заключаться в жизни для себя, как и в жизни для
других людей, ибо и они умирают, как и в жизни для человечества, ибо и оно
не вечно. “Жизнь для себя не может иметь никакого смысла... Чтобы жить
разумно, надо жить так, чтобы смерть не могла разрушить жизни”.
Бог, свобода, добро
То бесконечное, бессмертное начало, в сопряжении с которым жизнь только
и обретает смысл, называется Богом. И ничего другого о Боге с
достоверностью утверждать нельзя. Разум может знать, что существует Бог, но
он не может постичь самого Бога (поэтому Толстой решительно отвергал
церковные суждения о Боге, о триединстве Бога, творении им мира в шесть
дней, легенды об ангелах и дьяволах, грехопадении человека, непорочном
