активные элементы сознания»[21].
Оба сочинения В. С. Соловьева, на которых я здесь остановилась,— «Идея
человечества у Августа Конта» и «Теоретическая философия» — посвящены
доказательству реальности человечества и ирреальности отдельного человека.
Объектом критики каждый раз оказывается персонализм,— не только персонализм
Декарта, Лейбница, Мэн де Бирана, Кузена, но и русских философов, в
частности близкого друга Соловьева Л. М. Лопатина[22].
Именно против картезианского персонализма, а не просто субъективизма и
механицизма выступает В. Соловьев, и не случайно он саркастически
подчеркивает схоластические истоки картезианского когито[23] и полемизирует
с Виктором Кузеном, акцентировавшим онтологическую подоплеку этого когито.
«Всего курьезнее решается вопрос позднейшим издателем и благоговейным
комментатором Декарта, известным Виктором Кузеном. Знаменитый принцип
cogito ergo sum есть утверждение личного существования... Декарт «знает
умственный прием.., открывающий нам личное существование, и он описывает
этот прием так же и еще более точно, чем какой-либо из его противников...».
Таким образом, в своем учении о человечестве как едином индивидууме В. С.
Соловьев возвращается к своему раннему увлечению — пантеистическому учению
Спинозы, которое стоит у истоков его философии всеединства[24]. Единая,
вечная и бессмертная субстанция — это, по Соловьеву, не человек, а
человечество.
Русский философ оказался перед дилеммой, которую хорошо сформулировал
английский религиозный писатель К. С. Льюис: «Если человек живет только
семьдесят лет, тогда государство, или нация, или цивилизация, которые могут
просуществовать тысячу лет,— безусловно представляют большую ценность, чем
индивидуум. Но если право христианство, то индивидуум — не только, а
несравненно важнее, потому что он, человек, вечен, и жизнь государства или
цивилизации — лишь мгновенье по сравнению с его жизнью»[25]. Приведем еще
одно рассуждение в том же духе, принадлежащее на сей раз перу русского
мыслителя. «Отдельная личность может достигнуть разрешения своей задачи,
реального осуществления своего назначения, потому что она бессмертна, и
потому что ей преподано ... разрешение свыше, независимо от времени, места
или племени, но это осуществление лежит за пределами этого мира. Для
коллективного же и все-таки конечного существа — человечества — нет другого
назначения, другой задачи, кроме разновременного и разноместного (т. е.
разноплеменного) выражения разнообразных сторон и направлений жизненной
деятельности, лежащих в его идее...»[26]. Эти слова принадлежат
современнику В. С. Соловьева Н. Я. Данилевскому. Я здесь не касаюсь
историософской концепции Данилевского в целом, но в данном вопросе он, мне
кажется, ближе к истине, чем В. Соловьев.
Именно потому, что человек укоренен в трансцендентном, он по своей
ценности выше всякого имманентного образования. В этом — истина
христианского персонализма и его непреходящее значение. Та ценность
личности, на которой стоит и вместе с которой падает европейское сознание
неотъемлемых прав человека, уходит своими корнями в убеждение, что
существует бессмертная человеческая душа, составляющая субстанцию каждого
единичного человека. И, напротив, отрицание этой субстанции, создание
мифологемы человечества как развивающегося имманентного Бога, в котором,
как в Боге-Природе Спинозы, нет места для свободы и самоопределения
личности, порождает условие для утопий, которыми так богат наш век[27].
В самом деле, как мы могли убедиться на собственном опыте, в утопических
идеологиях и движениях человек приносится в жертву некоторой отвлеченной
конструкции, нередко именуемой человечеством отдельная личность, ее судьба,
страдания и боль теряют всякое значение перед лицом «прогрессивного
развития» человечества в целом, которое превращается в иллюзорный масштаб
оценки всех явлений и событий[28].
К сожалению, этого рода утопическому сознанию отдал дань и замечательный
русский философ В. С. Соловьев. И лишь в последнем своем произведении, в
«Трех разговорах», он, разочаровавшись в своей утопии, намечает контуры
иного подхода к истории. Но этим новым замыслам уже не суждено было
осуществиться из-за преждевременной смерти мыслителя.
-----------------------
[1]Шлегель Ф. Эстетика, философия, критика. Соч. в 2-у т. М., 1983. Т. 1.
С. 301.
[2]Трубецкой Ё. Н. Мировоззрение Вл. С. Соловьева. М., б. г. Т. 1. С. VII.
[3]Соловьев В. С. Собр. соч. СПб., б. г. Т. 1. С. 232—233
[4]По отношению к Канту это действительно верно.
[5]Соловьев В. С. Собр. соч. т. III. С. 165.
[6] Не случайно впоследствии Соловьев пришел к выводу, что свобода индивида
есть лишь свобода к эту.
[7] Там же.
[8] Соловьев В. С. Собр. соч. т. VIII. С. 230.
[9] Там же. С. 231.
[10] Там же. С. 231.
[11] Там же.
[12] Там же. С. 241.
[13] Там же. С. 231.
[14] Там же. С. 232.
[15] См, об этом мою книгу «Эволюция понятия науки. Формирование научных
программ нового времени (XVII—XVIII вв.)», ТА., 1987, а также статью
«Понимание бытия в античной и средневековой философии» в кн. «Античность
как тип культуры», М.. 1988.
[16] Соловьев В. С. Собр. соч. Т. VIII. С. 233.
[17] Там же.
[18] Там же.
[19] Там же. С. 238.
[20] Там же. С. 240.
[21] Соловьев В. С. Собр. соч. Т. VIII. С. 183.
[22] Спор между Соловьевым и Лопатиным о субстанциальности Я имел
продолжительную историю: сущность спора прекрасно передана в стихотворении
Соловьева «Панта рэй», написанном не без юмора, но вполне серьезном по
существу:
И с каждым годом прибавляя ходу,
Река времен несется все быстрей,
И, чуя издали и море, и свободу,
Я говорю спокойно: панта рэй!
Но мне грозит Левой неустрашимый
Субстанций динамических мешок
Свести к реке и массою незримой
Вдруг запрудить весь Гераклитов ток.
Левой, Левон! Оставь свою затею
И не шути с водою и огнем...
Субстанций нет! Прогнал их Гегель в шею,
Но и без них мы славно заживем!
(Соловьев В. С. Письма. Т. III. С. 213.)
«Левон», то есть Лев Михайлович Лопатин, один из русских неолейбницианцев,
противопоставлял и в самом деле «гераклитову току» (как известно, афоризм
«панта рэй» — «все течет» принадлежит греческому философу Гераклиту) вечное
бытие субстанций-монад.
[23] Декартовский субъект мышления,— пишет Соловьев,— есть самозванец без
философского паспорта. Он сидел некоща в смиренной келий схоластического
монастьфя как некоторая einitas, quiddilas или даже haecceitas. Наскоро
переодевшись, он вырвался опуда, провозгласил cogito erga sum и занял на
время преспи новой философии» (Соловьев В. С. Собр. соч. Т. УШ. С. 171).
Печать средневекового мышления действительно лежит на творчестве Декарта, в
том числе и убеждение в субстанциальности, вечности, бессмертии разумной
души. Напрасно, однако, Соловьев не сослался на подлинный источник
картезианского когито, а именно на Августина Блаженного: именно Августин в
споре против скептиков нашел тот аргумент, который, более тысячелетия
спустя Декарт «Без всяких фантазий и без всякой обманчивой игры призраков
для меня в высшей степени несомненно, что я существую... Я не боюсь никаких
возражений относительно этих истин со стороны Академиков, которые мотай бы
сказать: «А что если ты обманываешься?» — «Если я обманываюсь, то поэтому
уже существую...» (Творения блаж. Августина, Епископа Иппонийского. Киев,
1905, Ч. 4. С. 217). Как видим, свой философский паспорт Декарт получил от
одного из отцов христианской церкви.
[24] Не забудем,— пишет Ё. Н. Трубецкой,— что он (Соловьев.— П. Г.)
признает истину спинозистического понятия субстанции, а то последнее по
самому существу своему исключает возможность множества субстанций»
(Трубецкой Е. Н. Миросозерцание Вл. С. Соловьева. М., 1913. Т.П. С. 248).
[25] Льюис К. С. Христианское поведение//Иностранная литература. 1990. № 5.
С. 210.
[26]Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М„ 1991. С. 118—119.
[27] В историческом процессе,— пишет в этой связи Г. В. Флоровский,—
достигается и осуществляется некая предааложенная и предпоставленная цель.
Каковы бы ни были факторы и силы, осуществляющие этот имманентный план, их
действие сковано всеобъемлющей необходимостью ...Оправдывается именно мир,
не человек, история в целом, но не личная жизнь. Напротив, личность
превращается в орган или элемент мировой сущности, жертвоприносится
целому... Человек — родовой человек — включается в природу, и общественный
идеал вырястает до космических размеров. Такая натурализация человека тесно
связана с пониманием мира как телеологического единства, как органического
целого, как некоего индивида высшего порядка... Это органическое
мироощущение И есть первичная основа утопического овеществления идеалов»
(Флормский Г. В. Метафизические предпосылки утопизма//Вопросы философии
1990. №10. С. 87).
[28]Если мы сливаем в единую абстракцию несколько или много людей, пишет Г.
К. Честертон, они становятся не ближе, а дальше. «Люди теряют человеческий
облик, если они недостаточно отделены друг от друга; можно даже сказать —
если они недостаточно одиноки. Их труднее, а не легче понять. Чем ближе они
друг другу, тем дальше от нас. Когда говорят о человечестве, мне
представляются пассажиры в переполненной подземке. Удивительно, как далеки
души, когда тела так близко!» (Вечный человек. М., 1991. С. 139—140).
